Недели за две до отпуска мне пришлось дописывать отчёт. Времени, как водится в подобных случаях, не хватало, и за работой приходилось засиживаться допоздна. После таких нагрузок ни удовлетворения от завершенности дел, ни радости не испытываешь. Это приходит позднее. Вначале же погружаешься в сложное состояние усталости и пустоты; всё валится из рук, отдых становится в тягость и некоторое время не знаешь, куда деваться.

В тот вечер я лежал на диване, рассеянно пробегая глазами страницы книги и почти не вникая в смысл прочитанного. Не помню, как я уснул. Снилось страшное. Сначала, где-то в глубине сонного забытья, возникло чувство надвигающейся опасности, потом я долго убегал от кого-то. Снились огромные серые скалы, поросшие ржавым мхом, которые быстро сдвигались при каждой моей попытке пробежать между ними. Ноги мои подкашивались. Почти выбившись из сил, я сделал последний отчаянный рывок и проскочил между их жуткими мохнатыми тисками.

...Потом я очутился на краю широкой, выбеленной солнцем речной косы. Был ослепительно-яркий летний день. Передо мной неслышно катилась сверкающая река. Сквозь стеклянную её прозрачность я вглядывался в разноцветную россыпь речной гальки, стараясь отыскать в беспорядочном расположении камешков какой-то рисунок. Занятие это развлекало и, наверное, прошло бы немало времени, прежде чем во мне появилось неясное, но с каждым мгновением нарастающее беспокойство. Такое действие оказывает иногда чей-нибудь долгий пристальный взгляд. Я резко обернулся и в нескольких десятках шагов, почти у самого берега, увидел группу людей верхом на низкорослых гривастых лошадях.

Их было человек двадцать, и располагались они, образуя подобие полукруга. Это было так неожиданно и настолько поражало, что у меня не возникла даже мысли о том, почему я не обнаружил их раньше. Это были... воины! Да, это были воины-кочевники, словно сошедшие со страниц трилогии Василия Яна и неведомо как появившиеся в этом, казалось, реальном, залитом солнцем мире. Их внешний вид, одежда, их копья, луки и колчаны со стрелами, островерхие лохматые шапки с выбивающимися из-под них чёрными волосами, настороженные взгляды раскосых глаз на загорелых скуластых лицах - всё было нелепо, странно и невероятно. Несомненно, я был замечен ими, потому что некоторые из них указывали на меня руками. Да и не увидеть человека на таком расстоянии было бы просто смешно. Но мне было не до веселья. Мне хотелось поскорее исчезнуть отсюда.

Мысли работали четко, ноги же словно приросли к каменной чешуе косы; даже пальцы рук не двигались. Заметно было, что между этими людьми происходил оживленный разговор, но до меня не доносилось ни звука. Я видел лишь немо раскрывающиеся рты и резкие движения губ. Потом один из них, по-видимому, старший, тронул поводья и направил коня в мою сторону. Расстояние между нами стремительно сокращалось, но в нескольких метрах от меня он вдруг резко остановился, словно натолкнулся на прочную невидимую преграду, изменил направление, и, выбравшись на берег, поскакал вдоль речки. Остальные двинулись за ним следом, с поразительной точностью повторив маршрут своего предводителя.

Страх исчез, как только я убедился, что для них недосягаем и теперь смотрел на эти перемещения скорее с любопытством. Всё это происходило в невероятной тишине. Не было слышно ни топота копыт, ни стука вылетающих из-под них камешков ничего, что издавало бы или могло издавать звуки. Вот и последний участник того странного шествия выехал на берег и пустился вслед растянувшемуся цепочкой отряду... Я был совершенно уверен в том, что всё ещё стою на косе, но по какой-то непостижимой причине всадники не удалялись от меня, всё время оставаясь в поле зрения. И всё же они двигались - в этом не было сомнения. Кони их перебирали ногами, камни и клочья мха вылетали из-под копыт, ландшафт менялся, и вскоре перед моими глазами появилась холмистая равнина с разбросанными по ней многочисленными озерками, окружёнными чахлой растительностью. Река здесь круто поворачивала. Некоторое время видна была её сверкающая на солнце поверхность, окаймленная зеленью берегов, потом она исчезла, и я вновь увидел всадников.

Ничто не изменилось в их поведении и такой же размеренной и поспешной, как и прежде, была поступь их коней. Следуя друг за другом, они обогнули островок леса, за которым показалась невысокая, похожая на грубо отесанную колонну, скала, выступающая из груды беспорядочно нагроможденных камней. Не спеша, они миновали её и через некоторое время остановились у подножия невысокого, поросшего редкой лиственницей, холма. Теперь в их лицах и движениях угадывалась какая-то настороженность, смутное ожидание опасности. В руках они держали луки.

Потом всё смешалось. Крупным планом - как на экране кино - перед моими глазами один за другим появились и исчезли короткие эпизоды боя: лошадь, поднявшаяся на дыбы; всадник, в падении переворачивающийся через голову; напряженное лицо воина, растягивающего тетиву лука. Последнее, что я увидел – чёрные фигурки людей, перебегающих от дерева к дереву на склоне холма...

Проснувшись, я несколько минут с недоумением разглядывал свою комнату со всей её обстановкой. Ночник мягко освещал стену, оклеенную знакомыми полосатыми обоями; раскрытая книга лежала на полу. За не задернутой занавеской окна стояла серая туманная мгла. Я посмотрел на часы: была половина второго ночи.

Сон не принёс отдыха. Напротив, он ещё более взвинтил нервы. На душе было тоскливо и тревожно. Я принял оглушающую дозу снотворного, но уснул только под утро. Проснулся я в полдень с чувством хорошо отдохнувшего человека. Впереди была уйма времени, дела не обременяли, спешить было некуда. Вспомнив сон, я записал его со всеми подробностями, следуя многолетней привычки записывать интересное.

Прошло несколько дней. Я собирался лететь на юг и понемногу укладывал чемоданы. Времени до вылета было достаточно и никаких планов относительно отдыха в эти дни у меня не было. Вечером в коридоре послышался продолжительный звонок. Открыв дверь, я остолбенел: передо мной стоял... Куприян Горохов! В городском, несколько несуразно сидевшем на нём костюме, совершенно поседевший, но все тот же Куприян. Единственный глаз его, каждая морщинка на лице светились радостью. Мы обнялись.

С эвеном Куприяном Гороховым судьба свела меня лет двадцать назад. В то время я закончил институт и был направлен на север. Наша партия занималась тогда поисками оптического сырья. Некоторое время нам, что называется, не везло, но однажды зимой в бревенчатом здании нашей конторы появился невысокий сухощавый человек. Левый глаз его пересекал шрам - след от разорвавшегося патрона. Это и был охотник Куприян Степанович Горохов. Он принёс друзу прекрасного горного хрусталя. Как сейчас помню её крупные, хорошо образованные кристаллы исключительной прозрачности и чистоты. Заявка Куприяна принесла нам удачу. Десять лет подряд он работал со мной, занимаясь в зимнее время охотой. У него было двое сыновей, которых после смерти жены воспитывала его мать. Никто не знал тайгу лучше этого человека. Мы крепко сдружились с Куприяном, но в последние годы не встречались: я был переведен в город.

Мы сидели за столом и вспоминали о прошлом. Потом Куприян рассказал мне о своих сыновьях. Старший, по его словам, стал «сильно большой человек». Он работает директором зверосовхоза. Младший заканчивает медицинский институт. У обоих есть уже свои сыновья. За разговором быстро шло время. Куприян с улыбкой посмотрел на меня:

- Совсем ты старый стал, Сережа! А раньше молодой был, красивый...

- Большой вырос, - неловко пошутил я, с пронзительной отчетливостью ощутив неумолимость времени. Несколько минут мы молчали, думая каждый о своём.

- Я тоже шибко старый стал, - сказал Куприян. - Седьмой десяток пошёл...

- А на охоту ходишь?

- Хожу маленько. Трудно сейчас...

Старик закурил, сделав несколько глубоких затяжек, продолжил:

- Место хорошее есть, Сережка. Рыбы, хариуса много. Крупная! Дней десять, однако, был там. Ночевал... А ты раньше хариуса сильно любил ловить, помнишь? Хочешь, поедем?

- Где это место? - живо ухватился я за предложение Куприяна.

- Буор-Хая, - последовал короткий ответ.

- Буор-Хая? Где это?

Куприян пояснил. Место это, вернее, небольшая возвышенность с таким названием, находится у реки километрах в двухстах от города. Само название «Буор-Хая» в переводе на русский означает «Глиняная гора». Куприян помогал одному знакомому охотнику где-то неподалёку от этой горы строить избушку. На днях Николай, так зовут охотника, собирается забросить к ней вертолётом бензин и снегоход. «Случай самый подходящий» - подумал я.

- Полетим, Сережка, - как бы подтверждая мою мысль, сказал Куприян. Всё равно ничего не делаешь! Николай сильно рад будет. Только... - заметил он, помедлив, - горка эта, наверное, плохое место.

- Почему плохое?

-Сон там худой видел, - вздохнул старик, покачав головой. - Старые люди снились.

- Старики, что ли?

- Однако, не старики. Старые люди... давно жили... на лошадях куда-то ехали… Много! Другие люди, тоже старые, стрелять в них стали... Много стрел выпустили...

Последние слова Куприяна поразили меня. Так бывает, когда собеседник мгновением раньше высказывает вам вашу собственную мысль. В считанные секунды в памяти возникло всё то, что мне пришлось пережить во сне несколько дней назад. «Чертовщина какая-то» - подумал я, пытаясь успокоиться.

- Может быть, тебе рассказывали про этих... старых людей?

- Не помню, однако...

- А про горку эту рассказывали?

- Наверно рассказывали, когда мальчишкой был. Теперь совсем ничего не помню...

Больше от Куприяна ничего нельзя было добиться, и я перестал его расспрашивать. Расстались мы поздно. Проводив старика, я вернулся домой. Спать не хотелось. Я закурил и принялся расхаживать по комнате. Рассказ Куприяна о приснившихся ему «старых людях» не выходил из головы. Понимая, что некоторое сходство наших снов случайно, я всё же не мог отделаться от мысли, что между ними существует какая-то хрупкая загадочная связь. Мысль эта, ещё недавно зародившаяся, становилась всё определенней по мере того, как я перебирал в памяти подробности наших сновидений. Мой сон был более живописен, вероятно, за счёт прочитанных в разное время исторических романов, сведения из которых так причудливо переплелись и с моими скудными познаниями по истории этого края. Кажется, в одной книге упоминалось о каких-то сильных пришельцах с юга, потеснивших местные охотничьи племена. Куприяну же, учитывая род его занятий, проводить время за чтением исторической литературы было просто некогда. Но ему наверняка приходилось слушать легенды.

«Это уже кое-что, - подумал я, закуривая вторую папиросу. - Предположим, сон его мог быть «построен» на легендах. Видимо, среди них были и такие, в которых рассказывалось о столкновениях между пришельцами и тогдашним населением. Быть может, в одной из них упоминалось о каких-то событиях и у Буор-Хая. Интересно, как бы отнесся я к рассказу Куприяну, если бы сон приснился ему не возле этой горы, а, скажем, в квартире его сына? Наверное, удивился бы совпадению - и только.

Буор-Хая... Не пойму, чем притягивает меня это название. Необычностью звучания? Каким-то скрытым смыслом? Такое чувство, будто сон Куприяна связан с моим. Что, если это действительно так? Может быть, это имя и высветило в его памяти полузабытый сюжет древней легенды?»

Внезапная догадка подействовала на меня как ожог. Во всяком случае, в тот момент почти поверилось в её истинность. «Надо сходить на эту горку. Не исключено, конечно, что там ничего не встретится, но возможность осмотреть район вблизи неё у меня есть, тем более что впереди ещё неделя», - окончательно решил я перед тем, как улечься в постель.

Разбудил меня телефонный звонок:

- Здорово, Сережа! - проговорила трубка бодрым голосом Куприяна. – Долго спишь! Собирайся, завтра в девять на аэродром надо!

Мы весело обменялись ещё несколькими фразами и попрощались.

Утром следующего дня я приехал на аэродром. Оба охотника уже поджидали меня, стоя возле груды вещей и бочек с бензином. Николай - здоровенный парень лет тридцати, крепко пожал мне руку. Минут сорок мы загружали вертолет, а часа через три стремительный винт его закружил нас над речной террасой, на которой стояла избушка. Мы приземлились метрах в пятидесяти от неё, а потом долго переносили наше имущество. Выпив по кружке крепкого чая, мы присели на спиленное дерево и закурили. Куприян глубоко затянулся дымом и сказал, указав рукой в сторону противоположною берега:

- Вон, Серёжка, смотри туда: видишь, там горки есть? Которая повыше - так это и будет Буор-Хая.

Действительно, сквозь густые ветви деревьев виднелись очертания двух холмообразных возвышенностей, из которых наиболее крупная подходила к реке. Слова Куприяна словно подогрели во мне прежнее чувство. Захватив удочку и стоящую возле избушки лопату с коротким черенком, я зашагал к воде.

- Пониже спускайся, напротив большого камня лови! - крикнул мне вслед Куприян, но я так торопился, что не придал значения его словам. Подняв отворот резиновых ботфорт, я направился к правому берегу, обходя глубокие места и вскоре подошёл к неширокой, но довольно глубокой протоке, опоясывающей холм - тот самый, о котором говорил Куприян. Склон его круто сбегал к воде. Здесь, среди зарослей ольховника, было сыро и сумрачно. Вода протоки казалась чёрной и маслянисто отсвечивала. Метрах в пятидесяти ниже по течению я отыскал мелкое место, вышел на берег и без особого труда поднялся на вершину холма. Отсюда всё было видно, как на ладони. На западе тёмно-фиолетовой стеной поднимались горы. От них - насколько хватало глаз - простиралась холмистая заболоченная равнина, усеянная множеством мелких озерков, похожих на осколки синего стекла. Она тянулась на многие километры, теряясь на горизонте в дрожащей пепельно-голубой дымке. Странное, неповторимое волнение охватило меня. Казалось, я уже видел всё это. Но где? Когда? Ответа я не находил.

С трудом стряхнув с себя оцепенение, я принялся осматривать холм. Вершина его представляла сравнительно ровную площадку неправильной формы, сужающуюся к югу. Размышляя о том, что делать дальше, я два раза пересёк холм. В одном месте я даже пытался копать, но лезвие лопаты, погрузившись в грунт на «полштыка», всюду упиралось в каменную неподатливость мерзлоты. Убедившись в бесполезности этого занятия, я случайно посмотрел на реку. Отсюда хорошо был виден её крутой изгиб. Надо сказать, я отчётливо помнил все подробности сна, так как перед отъездом несколько раз перечитывал свои записи. «Там тоже река поворачивала, а ОНИ ехали как раз с той стороны. Там ещё был лес и скала. Да и этот холм находился как раз за поворотом…» - рассуждал я, рассеянно глядя на реку. Здесь мысли мои оборвались, и было от чего: метрах в двухстах, возле берега, я увидел скалу! «Камень! - мелькнуло в мозгу. - Куприян говорил как раз об этом камне!» Минутой позже я бежал к скале, спотыкаясь и падая. Метрах в пяти от неё я остановился и перевёл дух. Это был песчаниковый останец, высотой около трёх метров, выступающий из нагромождения замшелых глыб, грубое подобие колонны.

«Вот и ещё одно совпадение - подумал я, когда волнение улеглось. После этого как не поверить снам?» Махнув рукой на рыбалку, я вернулся к холму и стал взбираться на него в направлении южного, наиболее крутого склона, намереваясь всё осмотреть снова. Примерно в полуметре от края площадки я увидел длинную, шириной с ладонь извилистую трещину, протягивающуюся параллельно протоке. Сужаясь на глубине, она косо уходила вниз. Просто так, любопытства ради, я опустил в неё лезвие лопаты, легонько нажал на рукоятку и скорее почувствовал, чем увидел, что трещина расширилась. Ну-ка, ещё раз! Всё! Пласт, таща за собой мелкие камешки, медленно сполз по склону. Ещё не осела пыль, взлетевшая над протокой, а моя рука уже потянулась к ржавому предмету, втиснутому в желтовато-бурый суглинок обнажения - нашёл!

- Нашёл... - прошептал я, проводя по нему ладонью. Это был наконечник стрелы, вернее, его изъеденные ржавчиной остатки. Он был довольно большой, сантиметров десять, уплощённой формы. Осторожно, по кусочкам я вынул его и положил на расстеленную куртку.

Открывшаяся глазам свежая поверхность обнажения составляла не более двух квадратных метров. В разных местах её виднелось несколько ржавых пятен удлинённой формы. Из них я вынул ещё два наконечника, а остальные трогать не стал, оставив это археологам.

День угасал. Краешек неяркого солнца выступал из-за гор, освещая всё вокруг тусклым оранжевым светом. От реки тянуло сыростью. У подножия холма я разжёг небольшой костёр и прилёг возле него, вытянув усталые ноги. Теперь, когда напряжение дня ушло, мне стало как-то не по себе. Вероятно, такое чувство испытывает человек после пережитого им сильного волнения - что-то наподобие отрешенности от окружающего, когда хочется остаться наедине со своими мыслями. Я думал о тех, чьи тропы пересеклись здесь, у этого холма с простым и звучным названием Буор-Хая. Кто были эти люди? Куда ушли они? Где, в каких местах вспыхнули и навсегда погасли огни их становищ? И тогда я вспомнил Омара Хайяма:

Слова древнего поэта словно напомнили мне о быстротечности человеческой жизни, о том, как мало нам отмерено времени, чтобы постичь хотя бы ничтожную частицу нас окружающего... Дым от костра поднимался вверх, легким облачком плыл в вечернем воздухе. Внезапно над рекой прокатился выстрел. Потом ещё... Меня ожидали.

* Прим.: Песчаниковый останец - изолированная возвышенность, уцелевшая от разрушения более высокой поверхности процессами выветривания.